Стиральная машина в снимаемом сейчас жилище рапортует об окончании работы песенкой Шуберта. Я долго вспоминал, какой именно, сначала грешил на цикл Die schöne Müllerin, там много такого псевдо-простодушного; потом сообразил, что это знаменитая «Форель». Ее Шуберт написал на стихи Шубарта (Christian Friedrich Daniel Schubart, 1739-1791), полузабытого поэта, композитора, органиста и даже журналиста эпохи «бури и натиска», 1780-х, канун Французской революции. Это очень колоритная личность и полная противоположность известному клише немецкого бюргера: вольнодумец, богохульник, забулдыга и нарушитель всех «ли», а за политические вольности ему даже пришлось провести несколько лет в тюрьме. Музыку Шубарта найти трудно, а стихи вспоминаются чаще всего в связи с песнями Шуберта; хотя в свое время его ценили высоко – и как исполнителя, и как композитора, и как поэта. 



А как журналист он прославился тем, что не похвалил Моцарта; историки музыки не могут ему этого простить. Во время состязания пианистов – Моцарта и Бекке – он писал в своей газете: «В Мюнхене я слышал двух величайших исполнителей, господина Моцарта и капитана фон Бекке. Игра Моцарта была весомой, важной, и он с первого взгляда читал все, что мы ему предлагали. Но не более того; Бек намного превосходил его крылатой ловкостью, грацией и тающей сладостью.»

Возможно, игра Моцарта была необычной или не по вкусу Шубарту; но я могу допустить, что Моцарт и в самом деле играл несколько «пусто» и бесчувственно; это свойственно вундеркиндам-виртуозам, коим его сделал отец-импрессарио Леопольд Моцарт. Возможно, игра композиторов напоминает чтение поэтами своих стихов: с пониманием и ритмом, но сухо и бескрасочно. Прокофьев и Шостакович играют очень неинтересно. Дебюсси играет дешево и вульгарно. Бетховен, говорят, игрял неряшливо, грубо и грязно. Только Рахманинов очень хороший пианист, лучший из лучших; да беда в том, что я его я его за большого композитора не держу, уж извините.

А «Форель» – о ловле рыбы в мутной воде. Хладнокровный злодей-рыбак не может овладеть прекрасной форелью, пока она прыгает и играет в чистом ручье; но стоит ему замутить воду, как рыба в его власти. Азбука власти и политики, к слову сказать: все это происходит прямо на наших глазах.

Вот вам непревзойденное исполнение Фишера-Дискау и Мура.

При случайном ночном перелистывании того-сего наткнулся на стихи Рюккерта из сборника Kindertotenlieder. Он писал их много лет, они помогали ему сохранить разум после смерти двоих детей и жены. В этом журнале Рюккерт и стихи из этого сборника уже когда-то были. Вот еще один текст оттуда: печальный, монотонный, «зацикленный», с обобщенным адресатом «ты» (жена? ребенок? альтер эго? Бог?). Стихи имитируют арабскую строфу «газель» (не очень строго). Интересно, что написаны они не силлабо-тоникой, а дольником. Вообще, многие «новации» традиционалиста Рюккерта появляются именно в этих «больных» стихах, написанных «в стол». 

Фридрих Рюккерт. Ты моя тень днем... 

Ты     моя тень     днем;
Ночью   –   ты мой     свет.
Жизнь твоя     в плаче    моем;
И смерти   –   в сердце   –   нет. 

Где     ни войду     в дом,
Там он      тобой    согрет.
Ты     моя тень     днем;
Ночью   –   ты мой     свет. 

Спрошу     о чем-то     своем,
Найду     у тебя     ответ.
Жизнь твоя     в плаче    моем;
И смерти   –   в сердце   –   нет. 

Ты     моя тень     днем;
Ночью   –   ты мой     свет.
Жизнь твоя     в плаче    моем;
И смерти   –   в сердце   –   нет. 

*** 

Friedrich Rückert. Du bist ein Schatten am Tage... 

Du bist ein Schatten am Tage,
Und in der Nacht ein Licht;
Du lebst in meiner Klage,
Und stirbst im Herzen nicht. 

Wo ich mein Zelt aufschlage,
Da wohnst du bei mir dicht;
Du bist mein Schatten am Tage,
Und in der Nacht mein Licht. 

Wo ich auch nach dir frage,
Find' ich von dir Bericht,
Du lebst in meiner Klage,
Und stirbst im Herzen nicht. 

Du bist ein Schatten am Tage,
Und in der Nacht ein Licht;
Du lebst in meiner Klage,
Und stirbst im Herzen nicht.

Chen Hang (1785-1826). «Ein» Wort Lied  (По-русски было вчера)

Ein Segel,
        ein Paddel,
                ein Fischerboot im Fluss.
Ein Haken
        mit Köder,
                Ein alter Fischer im Boot.
Ein Blick hinab. 
       Ein Blick hinauf;
                ein Lächeln, breit und frei.
Ein Mondschein
        im Wasser
                Und Herbst im Fluss allein.

Как звучит оригинал, можно послушать здесь. Кому хочется послушать по-немецки, это здесь (Гугль-робот, конечно).

***
Пишут, что когда люди собирались на очередной экзамен-соревнование для книжников, им надо было переправиться через реку. Чень Хан не мог найти себе места или стеснялся попросить народ подвинуться. Увидев проплывающую рыбацкую лодку, он сымпровизировал эти стихи. Они звучали как детская песенка-считалка, складно и ритмично, и люди, сидевшие в лодке, их немедленно подхватили и стали весело распевать, дирижируя руками. На радостях они потеснились и дали Чень Хану место в лодке. 

Оригинал и правда годится для такого "подхватывания", но осмелюсь предположить, что немецкий перевод годится еще лучше. То ли именно этот перевод так удачно сложился, то ли немецкий язык вообще располагает к дружному распеванию маршей, не знаю. Но этот текст сразу врезался мне в память, и теперь я хожу и распеваю его по дому. Мелодия заводная и неотвязная, как "миронтон-миронтен"...

Забавная пародия на Руссо в «Волшебной флейте» Моцарта. Папагено, человек в перьях.

***

Второй жрец:

- Ты тоже желаешь сражаться за свою Любовь к Мудрости?

Папагено:

- Сражаться - не мое дело. Да и не требуется мне никакой мудрости. Я ведь такой естественный человек, который довольствуется сном, едой и питьем. И если однажды случится так, что я найду себе хорошенькую женушку...

- Ты никогда ее не получишь, если не пройдешь наши испытания.

- А что это за испытания?

- Ты должен подчиняться всем нашим законам и не бояться даже смерти... 

- Остаюсь холостяком!

***


Фридрих Рюккерт в "Песнях об умерших детях" ведет свою борьбу с унынием и отчаянием, и тянется она долгие десятилетия после смерти двух его детей и жены. Тяжелое зрелище: рафинированнейший интеллектуал, знаток 30 языков и безупречно-техничный поэт пишет грубые, мучительные, косноязычные стихи. Но тут не только косноязычие; тут выстраивание себя и мира вокруг себя «от нуля». Он отбрасывает все свои знания и умения, всю поэтическую культуру и университетский лоск; он не доверяет почти ни одному слову; он заново создает язык самых базовых понятий и строит свой речевой и смысловой мир заново, как древние мегалитические конструкции из неотесанных камней. 

«Где же, – ты спросишь, – Божья воля,
Что верных освобождает?
Вот, меня оплетают
Тенета неволи!» 

«Где же, – ты спросишь, – Божья воля,
Что страждущих выручает?
Вот, подо мной пылает
Огненный одр боли!» 

А Божья воля вот в чем видна:
Пусть горе тебя поразило;
Но душа сохранила силы:
Выдержит горе она!

А Божья воля вот чем тверда:
Не на что в беде опереться;
Но отчаянье твое сердце
Не охватит никогда!

*** 

Sprichst du: wo ist Gottes Hand,
Die den ihr vertraunden rettet?
Und ich bin umkettet
Von dem Schmerzens band!
 

Wo ist, sprichst du, Gottes Hand,
Die den leidenden entkettet?
Und ich bin gebettet
Auf den Schmerzensbrand!
 

Darin ja ist Gottes Hand,
Daß, von diesem Weh geschlagen,
Kraft es zu ertragen
Deine Seele fand.
 

Ja darin ist Gottes Hand,
Daß in diesen Leidenstagen
Der Verzweiflung Zagen
Nicht dein Herz umwand.

Новый поэт в моей коллекции.

1.

Спасибо коллеге-блогописцу Базису, наткнулся на эти стихи Тракля и на историю Каспара Хаузера, которых не знал. У этой истории не так важна «фактология», сколько общественный резонанс и то, что в нее вдумывали думающие люди. И интересно, как много смысловых нитей тянется от нее в разные неожиданные стороны. Например, такой сюжет, как «дитя природы», полудикарь Зигфрид, попавший в цивилизацию, в замок Гунтера (из «Заката богов» Вагнера), и вскоре обманутый и убитый. Возможно, Вагнер имел в виду и эту историю, когда писал свою тетралогию...
 
 

Георг Тракль. Песня о Каспаре Хаузере (1913)

Он и правда любил это солнце,
                что пурпурно спускалось с холма,
И лесные дорожки, и пение черных птиц,
                и радость зеленой листвы. 

Серьезной была его жизнь под сенью деревьев,
                и чистым был его лик.
И мягким огнем говорил его сердцу Бог:
                 «О человек...» 

Тихим в вечернем городе был его шаг;
                Темным – плач его уст:
«Хочу кавалеристом стать». 

Но шли за ним Куст и Зверь,
Дом и Сумрачный Сад
                 «белых людей»;
И рыскал по следу убийца. 

Весной и летом,
                и прекрасной осенью Праведника,
Он тихим шагом входил
                В покои Мечтателей темные.
А по ночам со своей звездой оставался один...

Он увидел снег,
                что падал на голые ветви,
Силуэт убийцы в сумеречных сенях;

И сникла Еще-Не-Рожденного 
                серебристая голова...

***
 

Georg Trakl. Kaspar Hauser Lied 

Er wahrlich liebte die Sonne, die purpurn den Hügel hinabstieg,
Die Wege des Walds, den singenden Schwarzvogel
Und die Freude des Grüns. 

Ernsthaft war sein Wohnen im Schatten des Baums
Und rein sein Antlitz.
Gott sprach eine sanfte Flamme zu seinem Herzen:
O Mensch! 

Stille fand sein Schritt die Stadt am Abend;
Die dunkle Klage seines Munds:
Ich will ein Reiter werden.

Ihm aber folgte Busch und Tier,
Haus und Dämmergarten weißer Menschen
Und sein Mörder suchte nach ihm. 

Frühling und Sommer und schön der Herbst
Des Gerechten, sein leiser Schritt
An den dunklen Zimmern Träumender hin.
Nachts blieb er mit seinem Stern allein; 

Sah, daß Schnee fiel in kahles Gezweig
Und im dämmernden Hausflur den Schatten des Mörders.  

Silbern sank des Ungebornen Haupt hin.

2.

Георг Тракль. Лето (1914)

Вечер. Стихает жалоба
Кукушки в лесу.
Ниже склоняются злаки.
Краснеют маки.

Нависает черная буря 
Над дальним холмом.
Старинная песня сверчка
Умирает в поле.

Не шелохнется ничто
В листве каштана.
На лестнице винтовой
Платье твое зашуршало.

Тихо мерцает свеча
В комнате темной.
Бледно-серебристая
Гасит ее рука.

Безветренная, беззвездная ночь.

(Это был мой мимоходный перевод. Хорошее чтение по-немецки можно послушать здесь. Сильные стихи, аж дышать забываешь.)

original )
Здесь из старых постов собраны 8 подробно комментированных переводов из Гете - стихи, фрагменты.

читать )

Paul Gerhardt (1607 – 1676), поэт немецкого барокко. Стихи его любил использовать Бах – в хоралах, кантатах, духовных песнях. Без него трудно понять немецкое барокко и Баха. Отзвуки его стихов можно слышать и в одах Ломоносова. Герхардт не близок мне по причине моей абсолютной нецерковности, но прекрасен своей совершенно неземной чистотой и кристальностью.

Собираю здесь переводы трех фрагментов из его гимнов. И удаляю старые посты.

читать )
 
Собрал 4 старых перевода из Георге, старые посты удалил.

Штефан Георге, любимый поэт нововенских композиторов, его кристально чистые стихи и гармонирующая с ними, столь же кристально чистая музыка Веберна, который настолько точно поймал поэтическую интонацию Георге, что теперь уже стихи Георге звучат для меня только с веберновскими интонациями. 

Но по-русски эти нововенские хрупкости передать не удается. Немецкий язык компактнее и яснее, его поэтическая история длиннее и техника отточеннее; русские слова со своими длинными мохнатыми хвостами не умещаются в коротких размерах Георге.

Что здесь больше всего меня раззадоривает (кроме красоты языка и прозрачности стиха) – это то, что невозможно переводить строчка за строчкой. Только все сразу, согласовывая много пар строчек одновременно. Это трудно, но и удовольствие выше среднего. (Раскраска показывает систему рифм.)

читать )

Собираю в один пост пять старых переводов с немецкого, из Пауля Целана.

Я не поклонник верлибра, но вот, Целан оказался удивительно притягательным. Начнешь читать – и трудно остановиться. Эмоциональный и образный ряд – простой и понятный; а словесный – очень непростой и не всегда понятный. Много неологизмов, много причудливых форм, странные сопоставления слов. И при этом – нет ощущения вычурности, нет «кривляния», речь спокойная, тон естественный. Принцип – как у хайку: дать несколько опорных образов так, чтобы воображение достраивало между ними остальную картину. 

читать )

Топ-лист самых мрачно-красивых текстов возглавляют «Макбет» и «Закат богов». Тяжелый, изматывающий опыт - читать/слушать их. Но важный. 

Обе вещи начинаются со вступления – единая в трех лицах богиня (Старуха-Женщина-Дева, три ведьмы, три норны, три парки, трех-ликая Геката-Диана, Белая богиня и пр.) вглядывается в будущие события. 

С «Кольцом Нибулунга» Вагнера лучше знакомиться по постановке Булеза и Шеро. Это хороший спектакль, хорошие певцы, но не очено хорошо услышана музыка. За музыкой надо идти к Джеймсу Ливайну, это лучший из вагнеровских дирижеров последнего времени. Он записал «Кольцо» дважды. Лучше слушать запись 2002 года. Но надо помнить - идеальных исполнений Вагнера не существует. Всегда будет чего-то не хватать; тут надо уметь быть благодарным за сделанное, а не бранить за недоделанное.

Либретто (дурацкое слово, неприменимое к Вагнеру), т.е. текст поэмы начинается так (оригинал): 

Занавес медленно открывается. Сцена та же, что и в конце второго дня, на утесах Валькирий. Ночь. Из глубины сцены мерцает зарево. Три норны, высокие женские фигуры в длинных, темных, складчатых одеяниях. Первая (старейшая) находится справа, на переднем плане, под широкой сосной, вторая (помладше) вытянулась на каменной площадке перед пещерой в скалах; третья (самая юная) сидит в глубине сцены, в центре, на высоком плато скалистого утеса. Мрачное молчание и неподвижность. 

1-я Норна
Что за свет – светится там? 

2-я Норна
Уже рассветает – день? 

3-я Норна.
Это воинство Логе пылает на скалах.
Все еще ночь. 

и т.д.

 

С одной мыслью, которую открою чуть ниже, я пошел гуглить фразу «похож на дождь», чтобы выяснить: что в поэзии было принято сравнивать с дождем. Однако меня хватило ненадолго. Полезло всякое попсовое «Дождь похож на тебя, Он такой же холодный...» или, еще страшнее, «Ведь слёзы так на дождь похожи. Держать в себе переживания? Нет, это просто невозможно». Нет, это просто невозможно, – сказал я себе и остановился. Эту навозную кучу я не буду разгребать ни ради какого жемчуга. 

А искать я начал после того, как застал двух поэтов за перекличкой: Шекспира и Рильке.
 И мне стало интересно, насколько это частое сравнение. Но я сдался. А перекличка - вот она:

The quality of mercy is not strain'd.
It droppeth as the gentle rain from heaven
Upon the place beneath. It is twice blest:
It blesseth him that gives, and him that takes. 

Die Einsamkeit ist wie ein Regen. 
Sie steigt vom Meer den Abenden entgegen; 
von Ebenen, die fern sind und entlegen, 
geht sie zum Himmel, der sie immer hat,
Und erst vom Himmel fällt sie auf die Stadt. . 

Но в милосердии нет принужденья!
Оно, как нежный дождик, каплет с неба
На нас, внизу, двойным благословеньем:
Тем, кто дает, и тем, кто принимает. 

(перевод без размера)
Одиночество похоже на дождь;
Оно растет с моря навстречу вечеру,
Оно тянется с отдаленных равнин,
Оно поднимается в небо, свой вечный дом,
А потом с неба падает на город. 

Мало сравнения с дождем, тут еще и фразы похожи:  droppeth from heaven upon the place beneath и ... vom Himmel fällt sie auf die Stadt.

Рильке шел за Шекспиром. А для Шекспира, ставившего спектакли в Глобусе, в лондонском климате, с открытой крышей и постоянно обыгрывавшего дождь шутками и песнями (“And the rain, it raineth every day...”), с дождем было сравнивать естественно. С большой вероятностью, можно было рассчитывать на дождливый вечер, и тогда актриса, читающая монолог из «Венецианского купца», могла бы указать пальцем на дождик, поливающий публику в театре: нет ничего естественнее дождя, и вот, смотрите: милосердие - такая же естественная вещь. (Мысль, напоминающая Конфуция, с его идеей естественности эмпатии: "разве жэнь далеко? Я захотел жэнь - и вот оно!")

 

Мотив кораблекрушения стар, как мировая литература. Есть очень ранний древне-египетский текст «Сказка потерпевшего кораблекрушение» – куда уж вам древнее? 

Шекспир начинает три пьесы с кораблекрушения – Комедию ошибок, Бурю и Двенадцатую ночь. История Робинзона Крузо тоже начинается с кораблекрушения. Классическое английское стихотворение 18-го века тоже называется «Кораблекрушенный» (“The Castaway”, by William Cowper).  

Образ – вполне понятный: кораблекрушение символизирует катастрофу, крушение прежнего уклада жизни героя. И эта катастрофа служит началом новых событий либо просто темой для рефлексии. 

И вот, к старой доброй традиции крушения кораблей присоединяется немецкая романтическая поэзия. Генрих Гейне так и называет свое стихотворение, написанное vers libre (!) в 1826 (!) году, «Кораблекрушенный». Верлибр – наглядная иллюстрация сломанной и потерявшей смысл жизни: вся ее структура разрушена, отсюда – полное отсутствие поэтического размера. 

Мне не очень близок романтизм в целом и Гейне в частности. Слишком эгоцентрично, слишком замкнуто на себя-любимого. Но получилось, что, бродя по ютубу в поисках чтения немецкой поэзии, я наткнулся на запись отличного актера Klaus Maria Brandauer (бывш. советские люди помнят его по фильму «Мефисто»). Я слышал его в качестве чтеца в Москве, на исполнении «Песен Гурре» Шенберга; он умница, читает хорошо. А тут мне попался фрагмент из немецкого фильма 2003 года «Поэма», где бессюжетные сцены чередуются с чтением стихов. Фильм я нашел с трудом; его можно скачать тут (по-нем., с англ. субтитрами), а ролик с Брандауэром я выложу ниже (обязательно послушайте, это очень сильно сделано! и англ. субтитры есть, кому надо). 

Оригинал стихов тут.  Перевод Тютчева тут. И вот вам мой перевод, сделанный без особых претензий, поразмять немецкие мускулы. Главное отличие от Тютчева: у него пятистопный ямб и воспламененный тон; я взял спокойный и холодный тон, ближе к оригиналу. Это должно звучать мертво и опустошенно, совершенно безнадежно. И без ямбов, конечно.

Надежда и любовь... все разбилось.
Сам я похож на труп,
Вышвырнутый злым морем.
Лежу на берегу.
Пустынном, голом берегу.
Передо мной колышется водная пустыня.
Позади меня – только горе и беда.
Надо мной тянутся облака,
Серые, бесформенные дочери воздуха.
Они из моря ведрами тумана
Вычерпывают воду
И уныло ее таскают, таскают.
И снова в море проливают.
Томительное, тоскливое занятие.
И бессмысленное. Как моя жизнь.

Волны бормочут. Чайки кричат.
И старые воспоминания обвевают меня.
Мучительно-сладкие, всплывают
Забытые сны, погасшие образы... 

Жила на севере одна девушка.
Она была прекрасна, королевски прекрасна.
Фигуру, стройную, как кипарис,
Охватывали нежно белые одежды.
Пышные темные локоны,
Как блаженная ночь,
Спускались с головы, увенчанной косой,
И свивались, так сладко и мечтательно,
Вокруг лица, такого сладкого и бледного.
А из лица, такого сладкого и бледного,
Сияли широко раскрытые глаза,
Как солнца черные.

О солнца черные мои! Как часто, часто
Я пил из вас, словно заколдованный,
Дикое пламя вдохновения!
Я стоял и шатался, пьяный этим пламенем.
И мягкая, как голубь, улыбка парила
Вокруг гордых губ, с их высоким изгибом.
А потом из этих гордых губ, с их высоким изгибом,
Тихим выдохом вылетало слово,
Сладкое как лунный свет,
Нежное как аромат розы.
И тут моя душа поднималась
и летела, как орел, – ввысь, в небеса!.. 

Молчите, волны. Молчите, чайки.
Все прошло мимо, счастье и надежда,
Надежда и любовь. Я лежу на земле,
Никчемный, кораблекрушенный,
И вжимаю пылающее лицо
В сырой песок...

 

Es ist genug, «с меня довольно!» – популярнейший мотив немецкой лютеранской поэзии – усталость от жизни, тяжелой и полной несправедливостей, мольба о смерти как освобождении от непосильной ноши. Я разбирал подобные стихи, например, тут и тут. Неудивительно, что мотив этот – вечный и повсеместный; людям свойственно уставать и отчаиваться. Освежающая прохлада смерти манила и древнеегипетских, и древнегреческих авторов. 

Самый-пресамый классический образец молитвы об освобождении – это первые слова «Орестеи» (единственного сохранившегося полного цикла из трех трагедий; все остальные трагедии – обломки). Стражник на крыше аргосского дворца уже десять лет ждет сигнального огня о взятии Трои. Он устал и от тяжелой службы и от тяжелых мыслей о нехороших делах, творящихся под крышей дворца. 

θεοὺς μὲν αἰτῶ τῶνδ᾽ ἀπαλλαγὴν πόνων... 

Или, как переводит Апт: 

Молю богов от службы этой тягостной
Меня избавить... 

Самым пышным цветом этот мотив расцвел, повторяю, у поэтов немецкого барокко. Но европейская культура не была бы собой, если бы не снабдила эту мрачную тему ее комическим, пародийным двойником: это нерадивый слуга, жалующийся на свою службу и каждый день порывающийся с нее уйти. Но, естественно, всегда остающийся.

В этом жанре не создано ничего лучшего, чем полу-ария Лепорелло в Don Giovanni Моцарта, «Не желаю более служить», – это самое начало, сразу после увертюры. Моцарт умел играть стилями не хуже Малера (просто это сейчас уже не так хорошо слышно), умел «обезьянничать», писать музыку пародийную: нарочито вульгарную, глупую, жеманную, сентиментальную, грубую, лживую и даже неумело сочиненную и неумело сыгранную (см. «Секстет деревенских музыкантов», он же «Музыкальная шутка»). И ария «Notte e giorno faticar» тоже написана нарочито грубо и нескладно, с тупыми повторениями и нелепыми переходами. Смесь тупости и напыщенности: осел изображает льва.

Опера написана в итальянском жанре и по-итальянски; но ее немецкие и австрийские слушатели не могли не слышать пародийности: мрачные лютеранские стихи, которые постоянно поются в любой церкви, вроде «С меня довольно» или «О сколько мне еще томиться, В тревоге сколько сердцу биться...» вдруг звучат с гримасой дьявольской насмешки: «Больше не хочу служить!»

Там, правда, есть еще красный революционный мотив «из грязи в князи»: не хочу быть простым слугою, а хочу быть владычицей морскою: Voglio fare il gentiluomo, e non voglio più servir. Лепорелло как первый революционный матрос (вторым была старуха-рыбачка):

Notte e giorno faticar
per chi nulla sa gradir;
piova e vento sopportar,
mangiar male e mal dormir!
Voglio fare il gentiluomo,
e non voglio più servir,
e non voglio più servir,
no, no, no, no, no, no,
non voglio più servir.
Oh che caro galantuomo!
Vuol star dentro colla bella,
ed io far la sentinella,
la sentinella, la sentinella!
Voglio far il gentiluomo,
e non voglio più servir,
e non voglio più servir,
no, no, no, no, no, no,
non voglio più servir!

Рильке родился и вырос в Праге на улице Jindřišská 19. В одном раннем стихотворении, где уже слышен, но еще не виден будущий гений, т.е. где уже есть свежее звучание, но его еще гасят стандартные школьные формы, – Im Alten Hause (В старом доме) – Рильке описывает настоящее или воображаемое возвращение в дом детства и вид из окна, которым он меланхолически любуется. 

Переводя стихи, я испытывал нужду в визуальной поддержке, поэтому прежде всего нагуглил на карте место рождения.



А потом попытался представить себе вид на Прагу из этой точки и особенно две упоминаемых детали ландшафта – Град и церковь Святого Николая, что на Малой Стороне. В
ид, который мог открываться Рильке (или который он воображал, ибо для него требуется большая высота), был примерно такой:

Что касается Града, то его упоминание сомнительно, Рильке говорит просто die Stadt. Возможно, это Град, возможно Старый город, Altstadt, возможно – просто город, вся Прага. Но поскольку он говорит о нечетком, расплывшемся вечернем образе Stadt, и одновременно об очень четком образе купола св. Николая, я подумал, что такое сочетание возможно, если смотреть на эти места с другой стороны Влтавы, как раз оттуда, где и находится старый дом Рильке. На этом фото хорошо виден контраст ясности св. Николая и мутной дымки окрестностей, который как раз и описывает Рильке: 

Или так:


Св. Николай вообще очень резко выделяется на фоне окрестностей. Такова пражская оптика:

Ну а теперь можно и стихи почитать. Оригинал Рильке очень красиво звучит, очень музыкально. Стихи движутся медленно, в них много воздуха и пространства, несмотря на 4-стопный ямб. (У меня не получилось, увы. Мое оправдание: нет времени делать это основательно, профессионально. Перевожу не на продажу, а для себя, на полях, в порядке учебы.) А Рильке - это вообще один из самых гармоничных, благозвучных немецких поэтов. 

Rainer Maria Rilke

IM ALTEN HAUSE 

Im alten Hause; vor mir frei
seh ich ganz Prag in weiter Runde;
tief unten geht die Dämmerstunde
mit lautlos leisem Schritt vorbei.
 

Die Stadt verschwimmt wie hinter Glas.
Nur hoch, wie ein behelmter Hüne,
ragt klar vor mir die grünspangrüne
Turmkuppel von Sankt Nikolas.
 

Schon blinzelt da und dort ein Licht
fern auf im schwülen Stadt gebrause. –
Mir ist, daß in dem alten Hause
jetzt eine Stimme ›Amen‹ spricht.
 
 

Райнер Мария Рильке

В СТАРОМ ДОМЕ 

Я в старом доме. Предо мной
Лежит до горизонта Прага.
Внизу идет беззвучным шагом
Вечерний сумрак и покой. 

Расплылся Град, как за стеклом.
Пред ним, в позеленевшем шлеме,
Как исполин, забывший время,
Застыл Санкт-Николас столпом. 

В унылом шуме городском
Огни то там, то здесь мерцают...
И чей-то голос наполняет
Беззвучным Amen старый дом...

Один из примеров движения внутри любовного треугольника Китай – Германия – Музыка. 
 

李 白

床前明月光
疑是地上霜
举头望明月
思故
 

(Вот тут их читают по-китайски, аж три раза.)

Ли Бай (Ли Тай По, Ли Бо), перевод с китайского мой: 

Яркий лунный свет у ложа моего...
Мне казалось – это иней на земле;
Приподнялся – вижу яркую луну;
Снова лег – и о родной деревне думаю... 

(Сразу узнается любимый японский мотив из хайку и танка: белые цветы путают с белыми облаками, белый снег путают с белыми цветами. И – одинокая бессонница.) 

Ханс Бетге развернул эту миниатюру в большое стихотворение. Оно – вовсе не плохое; просто оно лишено главного китайского достоинства: сжатости. По странной причуде, Бетге начал стихи цитатой из другого немецкого стихотворения, на которое уже были написаны песни Шумана «In der Fremde» (плохая) и Брамса (лучше). 

Итак, Бетге, вольный перевод из Li Bai:

In der Fremde

In fremdem Lande lag ich. Weißen Glanz
malte der Mond vor meine Lagerstätte.
Ich hob das Haupt, ich meinte erst, es sei
der Reif der Frühe, was ich schimmern sah,
dann aber wußte ich: der Mond, der Mond,
und neigte das Gesicht zur Erde hin.
Und meine Heimat winkte mir von fern.

На чужбине (мой перевод с немецкого)

Ночую на чужбине. Лунный свет
Сияньем бледным окружает ложе.
Я поднимаю голову. И поначалу
Мне кажется, что это просто иней.
Но понимаю вдруг: луна! луна!
И снова голову я опускаю.
И родина зовет издалека.

Есть песня Веберна на эти стихи, номер 3 из опуса 13 (всего там 4 песни, две из них – на китайские стихи Бетге). Вот ссылка на не очень хорошее исполнение: с 3:45 до 4:55. Вот еще одно, возможно, чуть лучше: с 3:30 по 4:35.

***

Примерно такая паутина связей возникает между немецкой музыкой, немецкой поэзией и – китайской поэзией. Она активно участвовала в эстетических революциях начала ХХ века, это нельзя недооценивать.


Мода на китайскую поэзию в Европе началась с двух французских переводов, 1862 и 1867 года:

1.       Marquis dHervey de Saint-Denys (1822–1892), “Poésies de l’époque des Thang”, 98 стихотворений 35 поэтов династии Тан.

2.       Judith Gautier (1845–1917), дочь поэта Théophile Gautier, “Le livre de jade”, 71 стихотворения 23 поэтов династий Тан и Сун. 

Потом пошли постоянным потоком немецкие, английские, русские переводы.

Другой всплеск интереса к китайской поэзии случился в 1907 году: это «Китайская флейта»,
Die chinesische Flöte, вольные переводы, которые в 1907 году выпустил в свет поэт Hans Bethge. Книга вышла огромным тиражом 100.000 и оказала большое влияние на немецкую музыку первой половины ХХ века. 

Первым откликнулся Малер: он использовал 6 текстов в своей «Песне о земле», Das Lied von der Erde (1909). После него этим источником вокальных текстов воспользовались Шенберг, Веберн, Рихард Штраус и еще десятки композиторов. (Вот тут есть не то чтобы интересный, но впечатляющий размером список.)

Но надо помнить вот еще о чем. 

Во-первых, из европейских народов, именно немецкая эстетика и поэтика наиболее близки к китайским. Эта магия неподвижной созерцательности («Горные вершины Спят во тьме ночной»), этот культ одухотворенной дружбы («Друг мой, друг далёкий, Вспомни обо мне!»), этот лучший в истории поэзии стиль, который у немцев был усвоен русско-немецкими поэтами Тютчевым, Лермонтовым и Фетом, – он почти полностью совпадает с китайским вкусом и родившимся из него японским (хайку, танка). Так что немецкие и русские переводы с китайского (и японского), по идее, должны легко соответствовать оригиналу: между ними нет эстетической пропасти. Но и этика немецкая тоже близка к китайской (но уже непохожа на русскую!). На одной старинной немецкой карте Европы там, где находятся немецкие земли, было написано «А тут живет народ, очень похожий на китайцев». 

Во-вторых, не надо забывать о Фридрихе Рюккерте. Я ищу точный список его переводов с китайского, но пока не нахожу; возможно, это даже не была поэзия. Но и без переводов: его «ориентальный» стиль был очень китайским, и он тоже оказал огромное влияние на Малера. Я уже писал о лучшей Lied всех времен и народов – Ich bin der Welt abhanden gekommen (1901). "Формула Рюккерта" (а это середина 19-го века) подготовила всплеск немецкого интереса к китайщине в начале 20-го и интерес к «Китайской флейте» Бетге. 

Формула эта - сочетание активного служения (и Ли Бо, и Ду Фу были на службе у императора, а Рюккерт в университете) и внутренней отрешенности. Примерно такой:

Я навсегда для мира потерян.
Сколько я времени в нем сгубил!
Он обо мне забыл, я уверен:
Мертвым меня давно объявил.

Мне все равно, что кто-то и где-то
Меня не числит в списках живых.
Что я могу возразить на это?
Я ведь и правда умер для них.

Нет меня в мире безумном, злобном;
Покой я нашел вдали от людей.
Живу я один - в моем небе огромном.
В любви моей. И в песне моей. 


Пять разрозненных текстов с переводами и комментариями.

читать )

1. Хорал Баха Jesu, meine Freude здесь. Это полторы минутки, всего одна строфа гимна. Его автор – Johann Franck, 17-й век.

Мотет Баха с тем же названием и полным текстом гимна – здесь. Это уже огромное полотно, 20 минут музыки. Мотет начинается как хорал, а потом варьируется полифонически с невероятным богатством идей (а варьируется все тот же хорал, что непросто расслышать; разве что косвенно: по строгому единству всего полотна). Кстати, и качество исполнения выше всех похвал.

Весь текст – здесь, с англ.переводом.

А это – первая строфа. Она интересная. Написана почти в стиле любовной лирики, очень откровенно выводя наружу глубинный эротизм христианства.

Jesu, meine Freude,
Meines Herzens Weide,
Jesu, meine Zier,
Ach wie lang, ach lange
Ist dem Herzen bange
Und verlangt nach dir!
Gottes Lamm, mein Bräutigam,
Außer dir soll mir auf Erden
Nichts sonst Liebers werden.

(И мой скородельный перевод, без претензии.)

О Иисус, моя отрада,
Ты сердца моего услада,
Иисус, моя краса!
О сколько мне еще томиться,
В тревоге сколько сердцу биться,
Взирая в небеса?
Жених мой! Божий агнец!
Мне на земле ничто не мило
И все, кроме тебя, постыло.

2. Ох, как смачно хрустит немецкий в этой строфе гимна «Jesu, meine Freude» (о котором немножко было здесь)! 

Trotz dem alten Drachen,
Trotz des Todes Rachen,
     Trotz der Furcht darzu!

Tobe, Welt, und springe,
Ich steh hier und singe
     In gar sichrer Ruh.

          Gottes Macht hält mich in acht;
Erd und Abgrund muss verstummen,
Ob sie noch so brummen.
 

Бах в своем хоровом мотете от души наслаждается этим хрустом (вот это место). 

Тут мне удалось перевести в размере, с авторскими причудами строфики: 

Прочь, драконы, черти!
Прочь, оскалы смерти!
     Прочь и страх людской! 

Мир, бушуй в гордыне!
Я стою – и в гимне
     Славлю мой покой. 

          Божья сила меня защитила;
Бездна и земля бурчат?
Лучше пусть молчат.

Странная 9-строчная строфа у этого Йоханна Франка. Все зарифмовано, кроме одной строки-сиротки – 7-й. Она и размером отличается. Иногда поэт рифмует ее внутри (я это тоже сделал: сила – защитила), а иногда оставляет безо всякой рифмы.

a
a
b 

c
c
b 

d(d?)
e
e

К предыдущему.

Ломоносов, который был уникальным немецко-русским барочным поэтом, перебросившим мостик от Лютера и Герхардта к Державину и Пушкину, был, при всей трезвости ума, не чужд немецкой мистике и визионерству, и ослепительное злато-лазурное сияние умел видеть не хуже восторженных немцев.

О коль прекрасен свет блистает,
Являя вид страны иной!
Там мир в полях и над водами,
Там вихрей нет, ни шумных бурь;
Между млечными облаками
Сияет злато и лазурь.
Ну, к глаголам в конце предложения ты легко привыкнешь, - говорил я дочери, - этак и по-русски можно: "мы будем кофе пить". А вот к отделяемым приставкам привыкнуть трудно: "-бери себе любую из этих конфет вы-". И еще есть такая подлость, как отрицательная частица, отброшенная в самый конец: иногда долго не можешь понять, отрицается или утверждается что-то в предложении: "Мне нравится кофе с молоком не!". Чтобы привыкнуть, возьми какой-нибудь стишок на слуху, перепиши его в немецкой грамматике и заучи:

Спи не, спи не, художник,
Давайся сну пре не!


UPD Спасибо yonyonson за еще более изысканный вариант:

Спи не, спи не, художник,
Давай тебя сну пре не!

1. МЕЧТЫ

Это последняя из пяти песен, написанных Вагнером на слова своей возлюбленной Матильды Везендонк. И единственная, оркестрованная самим Вагнером (остальные 4 играются в оркестровке другого человека). А поначалу они сочинены камерно: только голос и фортепиано.

Я и вообще – чокнутый вагнерианец, но эти песни переслушиваю особенно часто. В ютубе можно найти несколько удачных исполнений, и камерных, и оркестровых. Особенно «пробивают» эмоционально третья (я о ней еще напишу) и вот эта последняя, Träume.

Мелкие джинсовые души не любят Вагнера, считают его напыщенным, негуманным, «фашистом», вспоминают, что он был любимцем в Третьем рейхе. Спорить тут смысла нет, но вообще это совершенная чушь. Мелкие джинсовые души не любят Вагнера просто потому, что у них внутри все очень плохо развито, нет пространства, куда Вагнер мог бы проникать. Нет площадки для диалога с ним. Ну или не сложилось: натыкались на плохие исполнения (коих большинство), ленились потрудиться. А вообще – по человечности, по чуткости, по способности проникать на такую глубину, о которой человек и не догадывался, что она у него есть, - Вагнер один из очень немногих. Бах, Малер, еще несколько имен, и все.

Как говорил один киногерой: «You know you really should persevere with Wagner, Lewis. It's about important things, life and death, regret.»

А «Мечты» - это, конечно, стихи не-поэта, но очень одаренной женщины. Стихи написаны под сильным влиянием Вагнера, они намеренно вагнерианские, точнее, «тристановские». Там много цитат, аллюзий (например, в первой строфе слышится вагнеровское ödund Leer das Meer; я писал об этой фразе, когда переводил Элиота).

Я перевел наспех, времени на это мало, работа сейчас идет плотным потоком. Перевел не в размере и не с рифмами. Это не перевод, а так, читательская поделка. Но перевел более-менее точно. Стилистически эта поэзия больше всего напоминает Блока и символистов. Да это на самом деле и есть символизм, чистейшей воды. Символизм, одним из лидеров которого и был Вагнер. Послушать песню можно в камерном виде тут или в оркестровом тут, ну или пошукайте сами.

МЕЧТЫ

Что за волшебные мечты, скажи,
Охватывают, держат мои чувства,
Не исчезая, как простая пена,
Не уходя в пустынное ничто?

Мечты, что с каждым днем и часом
Становятся прекрасней, расцветают
И тянутся сквозь сердце так блаженно,
Небесную вестью озарив его.

Мечты, что как священные лучи
Нисходят в душу и небесным светом
В ней медленно рисуют вечный Образ:
Забвение Всего. И Память об Одном.

Мечты, которые, с приходом солнца,
Которое весной цветы из снега
Выводит и целует, чтоб блаженством
Они приветствовали новый день, 

Чтобы они росли, цвели, мечтая
Дарить свой аромат, - и вот тогда
Мечты в твоей груди угаснут мерно,
Поникнут и в конце концов умрут.

TRÄUME

Sag, welch wunderbare Träume
Halten meinen Sinn umfangen,
Daß sie nicht wie leere Schäume
Sind in ödes Nichts vergangen?

Träume, die in jeder Stunde,
Jedem Tage schöner blühn,
Und mit ihrer Himmelskunde
Selig durchs Gemüte ziehn!

Träume, die wie hehre Strahlen
In die Seele sich versenken,
Dort ein ewig Bild zu malen:
All vergessen, Eingedenken!

Träume, wie wenn Frühlingssonne
Aus dem Schnee die Blüten küßt,
Daß zu nie geahnter Wonne
Sie der neue Tag begrüßt,

Daß sie wachsen, daß sie blühen,
Träumend spenden ihren Duft,
Sanft an deiner Brust verglühen,
Und dann sinken in die Gruft.

2. В ТЕПЛИЦЕ

Третья песня Вагнера из цикла на стихи Матильды Везендонк. Самая мрачная, но и самая притягательная. Гипнотизирует, как кобра кролика, а потом вытягивает из тебя жилы по одной.
 

Это старая тема немецкой поэзии, разошедшаяся по всей Европе – одиночество и отчуждение, даже чувство «иностранности» и «неотмирности», которое испытывает думающий и чувствующий человек. И образ дерева, тоскующего о другом мире, другом климате. Кстати, дерево – это один из нескольких самых ходовых немецких символов: река, дерево, лес, горы, тишина. 

Известны похожие стихи Лермонтова, первого немецкого романтика, пишущего по-русски. Это перевод из Гейне:

На севере диком стоит одиноко
‎На голой вершине сосна
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
‎Одета, как ризой, она.

И снится ей всё, что в пустыне далекой,
‎В том крае, где солнца восход,
Одна и грустна, на утесе горючем
‎Прекрасная пальма растет.

Это не совсем то, о чем стихи Везендонк, но похоже. Образная клавиатура – та же.

Вагнеру (который по ошибке числится у искусствоведов романтиком) чужда эта мастурбационная лирика "странствующих подмастерьев", он больше античный поэт-трагик, вроде Еврипида. Или вроде Шекспира. Но ему, с его мифологической сверх-чуткостью, несомненно, близка идея «неотмирности» всякой живой мысли и живого чувства.

Хорошее исполнение песни можно услышать, например, здесь: играют и поют британцы, но на редкость хорошо. Интересно: британская музыка совершенно лишена композиторских имен (Перселл и елизаветинские клавесинисты не в счет, да и все равно это второй сорт), ибо совершенно лишена немецкой безумной сосредоточенности, без которой музыка не родится (британская ирония губительна для любого творчества); но очень щедра на великих исполнителей, в том числе немецкой музыки. Тот же Гардинер, давший миру настоящего Баха. Это интересная тема – культурные «романы», love stories. Россия и Германия – известная история. Сейчас потихоньку для меня проглядывает еще одна: Германия и Британия... 

Перевод я попытался сделать и точным, и в рифму, и в размер. Стихи в оригинале, кстати сказать, очень крепко сделаны, качество - несокрушимое (см. ниже).
 

В теплице 

Полог листьев изумрудных,
Купола высоких крон;
Дети стран далеких, чудных,
Слышу я ваш плач и стон. 

Ветви, молча изгибаясь,
Чертят знаки в пустоте.
Ароматы, поднимаясь,
Болью дышат в высоте.

Далеко в тоске и муке
Ветви тянутся, но что
Обнимают эти руки?
Ужас, пустоту, ничто. 

Эта участь мне знакома!
Блеск, сиянье, шум и лесть
Не обманут: мы не дома,
Наша родина не здесь. 

И, как солнце угасает,
Прячась от пустого дня,
Рад закутать, кто страдает,
В мрак молчания себя. 

Все стихает. Листьев лепет
Наполняет темноту.
Тяжких капель дрожь и трепет
Пробегает по листу. 

Im Treibhaus 

Hochgewölbte Blätterkronen,
Baldachine von Smaragd,
Kinder ihr aus fernen Zonen,
Saget mir, warum ihr klagt? 

Schweigend neiget ihr die Zweige,
Malet Zeichen in die Luft,
Und der Leiden stummer Zeuge
Steiget aufwärts, süßer Duft. 

Weit in sehnendem Verlangen
Breitet ihr die Arme aus,
Und umschlinget wahnbefangen
Öder Leere nicht'gen Graus. 

Wohl, ich weiß es, arme Pflanze;
Ein Geschicke teilen wir,
Ob umstrahlt von Licht und Glanze,
Unsre Heimat ist nicht hier! 

Und wie froh die Sonne scheidet
Von des Tages leerem Schein,
Hüllet der, der wahrhaft leidet,
Sich in Schweigens Dunkel ein. 

Stille wird's, ein säuselnd Weben
Füllet bang den dunklen Raum:
Schwere Tropfen seh ich schweben
An der Blätter grünem Saum.

Маюсь бессонницей. Слушаю Баха. Вот кантата 199, для одного только сопрано. Живое исполнение в одной из немецких церквей. Запись старая. Исполнители лучшие, каких только можно пожелать: Джон Элиот Гардинер и Магдалена Кожена.

И ария «Немые вздохи, тихие стенанья» - длинная, сплетенная, как косичка, из сопрано, гобоя и виолончели. Послушайте хоть немного. И почитайте текст. Автор - Georg Chrisian Lehms. Бесхитростный и красивый текст, именно такой, как Бах предпочитал: без зауми и богословия; просто и человечно.

Stumme Seufzer, stille Klagen,
Ihr mögt meine Schmerzen sagen,
Weil der Mund geschlossen ist.
Und ihr nassen Tränenquellen
Könnt ein sichres Zeugnis stellen,
Wie mein sündlich Herz gebüßt. 

Немые вздохи, тихие стенанья,
Вы боль мою могли бы рассказать,
Пока уста закрыты.
И вы, потоки слез, могли бы стать
Свидетельством того, как сердце грешное
Раскаяньем объято. 

(Все, конечно, узнали цицероново "cum tacent clamant", о выразительности молчания.)

И если вам надо Баха – берите только у Гардинера. Это важно. Потому что плохое исполнение (коих большинство) – это клевета на музыку.


 

I

Эта лучезарная идиллическая музыка
с забавным птичьим щебетом написана Бахом на слова Каспара Ноймана (Kaspar Neumann, священник и богослов 17 века, не был большим поэтом, но написал несколько гимнов, которые вошли в лютеранский обиход). 8-я кантата Баха почти целиком написана на слова его гимна. Контраст между гробокопательским текстом и «покоем и волей» в музыке понятен: желание еще пожить, повкушать земных радостей. Первая строфа (текст первой части кантаты) звучит так:
 

Боже, скоро ль мое время?
Жизнь так быстро прочь бежит...
Старого Адама семя!
Общий грех на нас лежит;
Общий всем удел убогий –
Нищими, лишь миг недолгий
На земле нам побывать
И самим землею стать. 

Liebster Gott, wenn werd ich sterben?
Meine Zeit läuft immer hin,
Und des alten Adams Erben,
Unter denen ich auch bin,
Haben dies zum Vaterteil,
Daß sie eine kleine Weil
rm und elend sein auf Erden
Und denn selber Erde werden.


II

Еще два кусочка из 8-й кантаты Баха, текст которой (поэт –
Kaspar Neumann) так мрачно поглощен темой смерти, а музыка так лучезарна и жизнерадостна. Начальный текст кантаты я выкладывал здесь. 

Из двух сегодняшних кусков первый – о смятении в сердце: страх смерти, тревога за близких. Второй – преодоление страха с помощью веры. Соответственно этому, первый кусок – речитатив, т.е. музыка нервная и асимметричная; а второй – ария, т.е. музыка обустроенная и ясная. 

Тут что интересно – с какой наглядностью поэт обнажает корни веры. Царство веры, ее среда обитания – это страх смерти. Тут, среди этих самых мрачных на свете мыслей, она рождается, расцветает и обретает власть над человеком. Но у страха смерти есть и вторая, оборотная сторона – эротизированная жажда смерти, некрофильство. Из него растет интерес к духам умерших предков. Здесь же источник и самой сильной, экстатической религиозной страсти – эротизированной любви к умирающим-воскресающим богам (Дионис, Осирис, Таммуз, Иисус). 

Тут на пике экстаза (как в эпилептическом припадке) обязательно будут слова о неземном блаженстве и ослепительном свете. Тут начинается эйфория, забвение всего, вскинутая вверх голова (как у менады). Иногда упоминаются два главных мистических цвета, золотой и лазурный («Под ним струя светлей лазури, Над ним луч солнца золотой»). 

Но не в этих стихах Ноймана: у него – просто свет, блаженство, экстаз предстояния божеству. (Перевод - верлибром, без претензий, просто ради интереса к тексту.) По музыке можно следить начиная отсюда. (Исполнитель - Гардинер со своей командой. Певцы мне, правда, не очень нравятся.)

1
...Мое слабое сердце чувствует
Страх, тревогу и боль:
Где тело мое найдет покой?
Кто душу мою освободит,
Кто избавит ее
От тяжкого груза грехов?
Все, что было моим, – разрушится.
А что с моими любимыми будет?
Куда они денутся в скорби своей?
Будут растерзаны, изгнаны? 

2
Но прочь, пустые, никчемные страхи!
Меня зовет мой Иисус! И кто бы идти отказался?
Ничто из того, что радует меня,
Этому миру не принадлежит.
Явись же  мне, блаженное, радостное утро,
Просветленное и прекрасное, чтобы предстать перед Иисусом... 

...Zwar fühlt mein schwaches Herz    
Furcht, Sorge, Schmerz:  
Wo wird mein Leib die Ruhe finden?  
Wer wird die Seele doch  
Vom aufgelegten Sündenjoch  
Befreien und entbinden?   
Das Meine wird zerstreut,  
Und wohin werden meine Lieben  
In ihrer Traurigkeit 
Zertrennt, vertrieben?  

Doch weichet, ihr tollen, vergeblichen Sorgen!
Mich rufet mein Jesus: wer sollte nicht gehn? 
Nichts, was mir gefällt, 
Besitzet die Welt. 
Erscheine mir, seliger, fröhlicher Morgen, 
Verkläret und herrlich vor Jesu zu stehn...

Жалобы на порчу времен и нравов столь же естественны и неизбежны, сколь и глупы; они были осуждены еще в кн. Экклезиаста: «Не говори: "отчего это прежние дни были лучше нынешних?", потому что не от мудрости ты спрашиваешь об этом.» 

Но интересно, как эти жалобы стали одним из главных мотивов лютеранства. Что Лютер был недоволен временами и хотел их исправить – это еще можно понять: любой реформатор недоволен положением дел, иначе не начинал бы своих реформ. Но что лютеровские жалобы (скорее, ругань) на времена, причем не просто на времена, а на всеобщее безверие, безбожие и цинизм, - стали постоянной частью протестантского богослужения, это уже не так легко понять. 

Многие гимны, хоралы, входящие в годовой цикл, наполнены бранью самого Лютера или его подражателей. Баховские кантаты полны обличающих речитативов: они обычно поручены басовому голосу и звучат очень грозно, прямо как революционная агитация «с броневика». Революционный пафос обличения и обновления как постоянный элемент стабильной церковной идеологии – это интересный парадокс. 

Вспоминается советская пропаганда, которая не могла чашки чая выпить, не обругав «проклятый царизм»; только ведь культ революции и привел к тому, что граждане не имели уважения к государству (вообще, как таковому, а не именно советскому) и свергли совок с легкостью еще большей, чем «проклятый царизм». 

Видимо, по замыслу идеологов лютеранства, обличение должно работать как гигиена, предотвращающая фарисейство и самодовольство, побуждающая прихожан постоянно «очищать» свое мышление от ханжества и лицемерия. Это хорошо; но, нельзя не отметить, также и опасно: это все равно как налаживать производство спичек на пороховом складе. В любой момент ругань может обернуться против самого лютеранства.

Вот начало одного из гимнов Лютера, "Ach Gott, vom Himmel", который входит в постоянный цикл протестантского богослужения – и в Германии, и в англоязычном мире. Превосходные стихи: ясность и отточенность – безупречные. 

1.

Господь
, воззри с небес своих
И в гневе будь умерен:
Так мало на земле святых,
Что твой народ растерян.
Твое им Слово – звук пустой;
И даже веру род людской
Утратил совершенно. 

2.

Ученья лжи они плетут
На суетной основе.
Единым чувством не живут,
Что зиждется на Слове:
Что хочет, каждый выбирает.
Лишив нас меры, разобщают,
А сами блещут мишурой.
 

Тут Лютер обличает «плюрализм мнений», циничную разноголосицу учений, причем, скорее церковных, чем светских, ибо полемизирует он не с миром вообще, а с «обезбоженным» католичеством (точнее, не делает различия между ними). В следующих строфах эта тема еще развернется. 

Интересно: если забыть про Библию, текст Лютера почти слово в слово повторяет Гераклита, с его Словом-Логосом, единым для всех, кто ищет понимания, и «припадочными» авторами собственных мнений и учений, которые ищут блеска, оригинальности и власти (напр., «сплетатели лжи» – пифагорейцы и пр.). Подробнее – в этом тексте или вообще по тэгу heraclitus. 

3.

Бог всех лжецов искоренит,
Что блеском нас прельщают.
Они: «А кто нам воспретит? –
Спесиво вопрошают, –
У нас одних права и власть;
Мы можем все – простить, проклясть;
И кто нас одолеет?" 


4.

И Бог сказал: я должен встать
За бедных и смущенных!
Их слез нельзя не замечать
И вздохов сокрушенных.
Их Слово Божье исцелит,
Покой подарит, подбодрит
И станет силой бедных.

3-я и 4-я строфы гимна сначала дают компактный, но яркий портрет идеократии, т.е. когда правота Учения поддержана Государством. Ситуация, хорошо знакомая гражданам СССР: "учение Маркса верно, потому что оно всесильно".  А потом – классическая религиозная манипуляция: любая человеческая инициатива должна выглядеть как вмешательство Самого; иначе она нелегитимна. И Лютер логично ставит Бога во главе своей команды реформаторов. 


***

Ach Gott, vom Himmel sieh darein
Und laß dich's doch erbarmen!
Wie wenig sind der Heilgen dein,
Verlassen sind wir Armen;
Dein Wort man nicht läßt haben wahr,
Der Glaub ist auch verloschen gar
Bei allen Menschenkindern.

Sie lehren eitel falsche List,
Was eigner Witz erfindet;
Ihr Herz nicht eines Sinnes ist,
In Gottes Wort gegründet.
Der wählet dies, der andre das,
Sie trennen uns ohn' alle Mass'
Und gleißen schön von außen.

Gott woll' ausrotten alle Lehr'r,
Die falschen Schein uns lehren,
Dazu ihr' Zung' stolz offenbar
Spricht Trotz, wer will's uns wehren?
Wir haben Recht und Macht allein,
Was wir setzen, das gilt gemein;
Wer ist, der uns soll meistern?
 

Darum spricht Gott: Ich muß auf sein,
Die Armen sind verstöret,
Ihr Seufzen dringt zu mir herein,
Ich hab' ihr' Klag' erhöret.
Mein heilsam Wort soll auf den Plan,
Getrost und frisch sie greifen an
Und sein die Kraft der Armen.

не так-то прост, как кажется. 

Его стихи, хоть и лишены красивостей, все-таки хороши. Пролистав разные переводы (англ.), попробовав сделать свои, я возвращался к оригиналу: там, где переводы болтают ногами в тазике с теплой водой, оригинал высекает в камне. 

А еще он очень чуток к слову. Вот пример – использование синонимов для подчеркивания разницы: Haufe, Leute, Volk. Первое – толпа, сборище. Второе – просто люди, люд, даже «ребята». Третье – народ (конечно, в смысле религиозном, а не этническом), «Твой народ», христиане. Это последние строчки большого гимна по мотивам псалма: 

Der gottlos' Hauf' sich umher findt, 
Wo diese lose Leute sind 
In deinem Volk erhaben.
 

Везде – безбожная толпа,
Где высится «отвязный» люд
Средь Твоего народа.

Мысль его в том, что когда в христианском народе начинают брать верх lose Leute (хорошее созвучие!), т.е. люди плохие, отстегнутые, отвязанные, распутные, «свободные», точно как англ. loose, – а это не «светские вольнодумцы» (речь все-таки о христианах), а надменные и распутные католики-циники, церковные иерархи без стыда и совести, – то тогда и весь народ «портится», превращается в безбожный сброд. 

Я не смог ни перевести гладко, ни объяснить кратко, а взгляните на оригинал: компактно и гармонично. Мастер!

Лютер

Aug. 22nd, 2018 02:48 pm

Решил вдруг вчитаться в Мартина Лютера. Он был первым автором лютеранских (до него лютеран не было) гимнов. Он писал стихи и даже мелодии, которые потом на протяжении всего немецкого барокко, от Шютца до Баха, служили постоянным источником хоралов, кантат, пассионов и органной музыки. 

Лютер пишет простым, грубоватым языком, не пытается быть красивым и поэтичным, не пользуется метафорами. Минимум эстетики, максимум этики. Любит ругаться и обличать. Но читать интересно: простые слова царапают слух и дают более сильный эмоциональный эффект. Лютер часто ездит на хромой 7-строчной строфе, с оторванной ногой от системы рифмовки последней строкой, (abab-cc-d). 

Легко услышать главный мотив лютеранства о спасении только верой и личными качествами (а не церковными ритуалами и не накопленными очками добрых дел). Я не хочу вникать в церковный спор между лютеранами и католиками, я в нем посторонний; но нельзя не видеть, насколько личным и интимным стало христианство в версии Лютера. Не «личное стало важным» (это так только у нарциссов), а важное стало личным. Попробуйте представить себе Баха и всю последующую немецкую музыку вне этого чувства. Ничего не получится.  

Кстати, о Бахе. Он много использует тексты Лютера, и даже когда это другие тексты, они бывают похожими: много гневного обличения, много страсти и очень личные отношения с высшими инстанциями. Так что по этим стихам Лютера можно судить о стиле текстов, которыми пользуется Бах. Правда, в отличие от Лютера, Бах любит и «красивую» поэзию тоже.

Вот лютеровский стихотворный вариант псалма De profundis. Я перевожу без сохранения размера и без рифм, ради более точной передачи слов и стиля. Оригинал - под катом.

Из глубокой нужды я кричу к тебе,
О Господи Боже, услышь мой призыв,
Благосклонные уши ко мне поверни,
Чтоб открылись они для моей мольбы!
Если б ты захотел посмотреть на то,
Сколько люди творят неправды, греха,
Кто ж, Господь, пред тобой устоит? 

Ты ничто выше милости и доброты
Для прощенья грехов не ценишь;
А деяния наши не так важны,
Даже в самой правильной жизни.
Перед тобою не может гордиться никто,
Всякий должен тебя бояться
И твоею лишь милостью жить. 

Посему я надеяться буду на бога,
А не строить жизнь – на заслугах своих.
Лишь ему я сердце свое вручаю,
Лишь в его доброту я верю,
Что обещана мне его твердым словом:
Утешенье мое и сокровище – в нем,
На него я надеюсь всегда. 

Даже если длится всю ночь ожиданье,
А потом еще утром продлится,
Мое сердце надежды на Божью мощь
Не утратит, не забеспокоится.
Так и действуй, Израилев верный род,
Что из Духа был создан, - надейся
И жди терпеливо бога. 

Потому что у нас – много грехов,
А у бога – еще больше милости.
Рука его помощи не знает границ, –
Как бы ни был велик ущерб.
Он единственный добрый пастух
Который Израиль освободит
От всех его грехов.

Original text )

Написал я про Иоганна Риста и трогательную немецкую барочную манеру изумляться чудесам божьего мира, которая проявлялась как в общих описаниях (растерянность, изумление, ужас), так и в виде медицинских симптомов: тахикардия, сухость во рту и т.д.:

Испуганное сердце бьется,
И к нёбу липнет мой язык.

И вспомнил об одном очень странном и неожиданном ответвлении этой традиции изумления – в комической опере. Особенно у Россини.

Россини вообще очень смешной. Музыка у него – совершенная попса. А музыкальный юмор великолепный. Первый акт обычно кончается тем, что сюжет закручен до состояния полной неразберихи, и все поют про то, как они впали в шок и изумление. Иногда это полный ступор, но чаще крайнее возбуждение. Сердце бьется быстро, но язык не прилипает никогда: все поют бешеной скороговоркой.

«Итальянка в Алжире»: первый акт кончается тем, что у каждого героя в голове стучит что-то свое (колокола, молотки и прочая утварь): динь-динь, бум-бум, кряк-кряк. Юмор, конечно, грубый, но музыка написана предельно виртуозно-смешно.

 



Это печальное и, если вглядеться, очень выразительное и притягательное лицо принадлежит Иоганну Ристу, немецкому поэту 17 века, очень уважаемому в свое время и еще столетие после смерти, а теперь почти забытому. Сын пастора и сам пастор; автор церковных гимнов, а также стихов разных жанров и пьес. Чаще всего вспоминается его гимн "О вечность, слово громовое", ставший хоралом, а потом использованный Бахом в двух кантатах с этим именем (O Ewigkeit, du Donnerwort: 1, 2).

Этот гимн начинается с описания ужаса человека перед вечностью. В русской поэзии похожее чувство растерянности перед бездной известно из Ломоносова, который сам учился стихосложению у немцев 17 века и перенес в Россию не только размеры, но и идеи и образы из немецкой барочной поэзии:

...Так я, в сей бездне углублен,
Теряюсь, мысльми утомлен!

Я приведу одну строфу из Риста в своем переводе, сделанном мимоходом, по-читательски, не то что без шлифовки, даже без рифмы. Сорри. Читайте лучше оригинал.

О вечность, слово громовое,
О меч, что душу мне пронзает:
        Начало – без конца.
О вечность, время ты – без времени!
Не знаю я, как уклониться
        Мне от такой тоски:
Испуганное сердце бьется,
И к нёбу липнет мой язык.

O Ewigkeit, du Donnerwort,
O Schwert, das durch die Seele bohrt,
       O Anfang sonder Ende!
O Ewigkeit, Zeit ohne Zeit,
Ich weiß vor großer Traurigkeit
        Nicht, wo ich mich hinwende.
Mein ganz erschrocken Herz erbebt,
Daß mir die Zung am Gaumen klebt.

Еще немного Фридриха Рюккерта, из его Kindertotenlieder, «Песен о смерти детей» (подробнее об этом я писал тут). Сложная, интересная формула сопротивления горю, малознакомая русской культуре. Личное это решение или старинное немецкое Meister-воспитание, - сказать не возьмусь. И то, и другое, наверное. 

Сочетание несочетаемого: denial и acceptance сцеплены в единое чувство. Нет попыток глушить боль, уходить в бесчувственность. Нет окаменения: наоборот, чувства заострены. Но нет и мазохистского упоения болью, распущенности, размазывания пьяных слез, «я страдала-страданула». 

Сильный человек. Сумел принять неприемлемое. Держится прямо, но без надменности. Смотрит и на мрак, и на свет твердо, не мигая. Особенно хорош взгляд на свет: как у Каспара Давида Фридриха. «На тех холмах - мы встретим их. В солнечных лучах.» Или как у Малера (вот эта песня в отличной старой записи). 

(Ну и стиль, как часто в этих стихах, очищенный от красивости, упрощенный до косноязычия. Простые рифмы, угловатый ритм...)


Я все думаю: вышли они погулять,
И придут, как по дому начнут скучать.
Чудесный день! К чему тревоги?
Они просто пошли по длинной дороге...

Нет-нет, они просто еще гуляют,
И вернутся, по дому когда заскучают.
Чудесный день! Зачем этот страх?
Они просто гуляют на тех холмах.

Они немножко нас     обогнали
И теперь     дорогу домой потеряли.
Чудесный день!      Вон на тех холмах –
Мы встретим их.     В солнечных     лучах...
 

German text )

Фридрих Рюккерт потерял сразу двоих детей, трех и пяти лет (они умерли от скарлатины). Чтобы справиться  с тем, с чем справиться вообще-то невозможно, он писал об этом стихи. Их было много (428 стихотворений), писаны они «в стол», только для себя, и опубликованы посмертно как Kindertotenlieder, «Песни об умерших детях».

Писатели, как известно, выписывают из себя проблемы, выносят из себя, объективируют их. Это могут быть навязчивые мысли о самоубийстве («Страдания юного Вертера») или просто кошмарные наваждения («Нос», «Мертвые души»). Но никогда до Рюккерта темой писательской самотерапии не была смерть собственных детей.

В предыдущие века, когда смертность детей была высокой и привычной, переживания, скорее всего, были не такими сильными. Ну или мы просто о них не знаем. Бах имел 20 детей, из которых в детстве умерли 10. Как он это пережил? Без особых страданий? Или тоже "выписывал" из себя боль в своих кантатах? В Рождественской оратории есть много арий, полных печальной интимности и горькой теплоты, когда речь идет о младенце Иисусе. Это его вариант "песен об умерших детях"? Невозможно сказать.

Но в следующую эпоху, в XIX веке, с подъемом медицины, дети стали умирать реже, и тогда их стали внимательнее наблюдать с раннего возраста, относиться к ним более лично. Появился интерес к особому миру детства, детская литература, детская педагогика. Но и смерть детей теперь стала переноситься тяжелее.

Рюккерта смерть детей не сломала (он прожил еще более 30 лет и не перестал работать), но сильно изменила. Его тайные стихи из Kindertotenlieder звучат иначе, чем его поэзия для публикации. При всей его профессорской искушенности, они просты до косноязычия, лишены красот слога, иногда кажутся юродствующими. Ритм «неуклюж», как у деревенского поэта-самоучки.

Но это не неуклюжесть, а новый «трудный» стиль. И это не юродство: простая серьезность каждого слова тут выстрадана, выцарапана у боли. Вообще, эти стихи очень трудно читать, боль из них торчит, как кость из открытого перелома.

И это все (для меня) признаки настоящего поэта. И то, что он не отделяет боль от поэзии, но и то, что он не бежит продавать ее на рынке, не страдает напоказ. А пишет стихи для себя, потому что это его естественное состояние: он так живет, он так выживает в своей личной катастрофе.

Вообще, это очень мощная и необычная поэзия. Так уже получается, что на личном горе искусство процветает лучше всего. (Миф об Орфее связал эти две вещи раз и навсегда.) Музы – всегда немножко некрофилки и падальщицы.

Мой перевод тороплив, ибо работа не дает отвлекаться надолго; но он старается быть точным и по смыслу и по ритму (что особенно важно, ибо гладко-попсовых ямбов «как стих без смысла в песне модной» тут нет и быть не должно). Нарочитое косноязычие я тоже пытался передать, без него стихи не работают, «не болят». Ритмическую «неровность» я показал удлиненными пробелами.

Пять песен Малера на стихи из Kindertotenlieder можно послушать здесь. Мои переводы – первая и последняя песня этого цикла. 

Наутро     солнце так ярко лучилось,
Как будто     ночью беды не случилось.
Но беда     настигла меня одного;
А солнце   –   оно для мира всего. 

Тебя в темноту эта ночь    тянет.
Но пусть  –  она в вечный свет канет!

Светильник в доме     погас у меня.
Радости свет,    я славлю тебя! 

*** 

В такую погоду,    в ветер и стужу
Я б детей никогда    не послал наружу!
Их просто   вывели    погулять,
А я не смог   ничего   сказать!

В такую погоду,    в стужу и ветер,
Я бы их не пустил ни за что не свете!
 «Они заболеют!»   –   подумал бы я.
А теперь бесполезна забота моя.

В такую погоду,    в холод и мрак,
Я бы их за порог не пустил ни на шаг.
 «Они завтра умрут!» – испугался бы я.
А теперь     напрасна тревога моя...

В такую погоду,     в хаос такой
Детям нельзя     во двор ни ногой!
Их просто   вывели    погулять,
А я не смог   ничего   сказать!

В такую погоду,     в бурю такую,     в ужас такой
Они, словно дома у мамы, нашли    покой:
Там ветер их     не пугает;
Там божья их длань защищает.

Original texts )

Еще стихотворение Фридриха Рюккерта. Это хороший поэт, но немножко профессор-поэт, вроде Вячеслава Иванова. Играет на клавиатуре своей эрудиции. Если уметь играть, то ничего плохого в этом нет. Для Рюккерта вся мировая культура, и исторически, и географически – родной дом; мне это близко.

Прежнее, что я выкладывал, про уход от мира, было немножко в восточном стиле. А это, про полуночные бдения, стилилизовано под немецкую религиозную поэзию XVII века: сразу вспоминаются длинные опусы Герхардта, тексты хоралов, все такое старинно-германское, мрачно-мечтательное, простодушно-серьезное, визионерское, баховское.

Тут, как любили в старину, жесткая силлабо-тоника, почти закованная в латы, и очень простые, хотя и торжественные слова. И тут интересная штучная строфа, которая лучше всяких слов, ритмом, выражает мысль стихов. Начинается строфа восходящей волной, а кончается откатом волны назад, падением, разочарованным возвращением к началу. Картина тщеты человеческих усилий, – когда они не опираются на помощь свыше. Когда это выражено ритмом, слова уже не так важны, они могут быть очень простодушными.

Мой перевод, конечно, торопливый, поверхностный и несовершенный. Наслаждайтесь лучше оригиналом. Или песней Малера на эти стихи; ею, правда, трудно «наслаждаться», это одна из самых мрачных и гнетущих песен из всех, что мне попадались.

(И нет, ни за что на свете не стану я переводить «Um Mitternacht» сверх-пошлым «В полночный час»!)

Um Mitternacht
Hab' ich gewacht
Und aufgeblickt zum Himmel;
Kein Stern vom Sterngewimmel
Hat mir gelacht
Um Mitternacht.

В ту полночь
Не думая о сне,
Я вглядывался в свод небесный;
Но ни одна звезда из бездны
Не улыбнулась мне
В ту полночь. 

Um Mitternacht
Hab' ich gedacht
Hinaus in dunkle Schranken.
Es hat kein Lichtgedanken
Mir Trost gebracht
Um Mitternacht.

В ту полночь
Я мысли направлял
За темные границы мира;
Но луч надежды из эфира
В ответ мне не сиял
В ту полночь.
 

Um Mitternacht
Nahm ich in acht
Die Schläge meines Herzens;
Ein einz'ger Puls des Schmerzes
War angefacht
Um Mitternacht.

В ту полночь
Я вслушаться хотел
В сердцебиенья такт и доли;
Но только пульс сердечной боли
До слуха долетел
В ту полночь.
 

Um Mitternacht
Kämpft' ich die Schlacht,
O Menschheit, deiner Leiden;
Nicht konnt' ich sie entscheiden
Mit meiner Macht
Um Mitternacht.

В ту полночь
Себя я снарядил
В сражение с людским страданьем;
Но с этим справиться заданьем
Мне не хватило сил
В ту полночь.
 

Um Mitternacht
Hab' ich die Macht
In deine Hand gegeben!
Herr! über Tod und Leben
Du hältst die Wacht
Um Mitternacht!

В ту полночь
Все силы я вручил
Господь, тебе! Над звездной твердью,
Над жизнью нашей и над смертью
На вахту ты вступил
В ту полночь. 


«Берлин. Александр-плац» - просто превосходный эпос. Втягиваюсь, все больше ценю. Фильм получился сильным перевесом в сторону литературы (закадровый текст идет постоянным потоком). Но и как кино снято - можно только аплодировать. Как я раньше не читал и не видел этого шедевра?! Жизнь прожита зря...

И Франц Биберкопф («Бобровая голова») – конечно, мощнейшая эпическая фигура. Почему-то вспоминается другой эпический простак, Швейк, но там и цинизм, и пофигизм, и фельетонная ржачка, – нет, совсем не то. Здесь все серьезнее. Дубиноголовый бобер-работяга, способный и на жестокость, и на сердечность. Дурак и увалень, но с крепким, почти визионерским пониманием важного; только полное осознание приходит всегда слишком поздно. Страстно и искренне хочет, чтобы все было «как надо». С предсказуемо катастрофическим результатом. Великолепный портрет самой Германии.

Шнюр-зенкель. Этим благозвучным словом называются по-немецки шнурки для ботинок.

Герой «Берлин. Александерплатц», безработный Франц Биберкопф, узнав, что шнюр-зенкель продаются хорошо, радостно повторяет своей подруге, что шнюр-зенкель людям нужны всегда, даже в трудные времена, и что теперь он будет продавать эти шнюр-зенкель на улице, и будет стучать в каждую дверь, предлагая шнюр-зенкель, и что шнюр-зенкель это их единственная надежда выжить. И он повторяет и повторяет, перекатывает во рту это шнюр-зенкель, как «халва», в ожидании, что там от этого станет сладко...

Великолепный фильм. Великолепный актер

***

Среди невежественных барышень обоего пола очень популярно словечко атмосферный: «атмосферный фильм», «атмосферная живопись». Разумеется, это мрак и ужас: надо совсем ничего не понимать, чтобы хвалить таким образом объекты искусства.

Но что интересно: помимо 1) попсы, т.е. искусства для тех, кто и мыслит, и судит ниже сапога, и 2) настоящего искусства – для тех, кто и мыслит, и судит свыше сапога; уже существует и промежуточная форма: 3) искусство для тех, кто мыслит ниже сапога, а судит свыше: т.е., «атмосферное искусство». Авраам родил Исаака. Спрос родил предложение.

Посмотрел я тут «Вавилон Берлин». Сериал сделан на редкость добротно и основательно, смотреть его интересно. Но вся его эстетика – как в клипе попсовой песенки: «атмосферность». Это единственная цель. Ей принесено в жертву все – и драматургия, и актерское искусство, и режиссура, и даже немецкий язык (стертый, бесцветный и заплеванный, как пол в вокзальном туалете). Все в фильме – кич и попса, но зато над всем царит «атмосфера».

(И нет, не надо путать кич-«атмосферность» с историческим портретом города или эпохи. Никакого исторического портрета Берлина там нет, выкиньте это из головы.)

Но отдельные крупицы настоящей красоты всплывают и в этом мутном потоке. Например, когда глухонемые родители просят сына пересказать жестами, о чем поет радио. А радио поет самую красивую песню в истории музыки «Ich bin der Welt abhanden gekommen» Густава Малера. (И поет голосом великой современной певицы Магдалены Кожены.) "Я потерян для мира", начинает переводить сын своим старым глухонемым родителям, смотрит на них и опускает руки... И Малер ненадолго вытягивает фильм на более высокий этаж...

(P.S. Но и тут есть элемент жульничества, которое, кстати, так раздражает у советских режиссеров, включая Тарковского: злоупотреблять классической музыкой, гарцевать на ней, придавать своему фильму несвойственного ему «классического величия», очень провинциальная и вульгарная повадка.)

***

Раз в неделю смотрю на удивление неплохой американский сериал Sharp objects. Никакой голливудской разухабистой пошлости, никакого нажима, никакого кривляния. По-европейски сдержанно.

Есть, правда, модные вещи: кое-что «из портфеля психиатра», кое-что «из портфеля феминистки» (главные героини – женщины), и снято все будто с похмелья, когда и свет и звуки раздражают. (Ибо главная героиня постоянно лечится водкой.) Но в целом очень достойно. Криминальный сюжет с томительной мрачностью. Хорошо темперированный ад провинциального южного городка и тихий комфортный ад семьи, живущей в aftermath давней потери: в доме царит приторная терапевтическая музыка и будуарный терапевтический полумрак, и почти чувствуешь тяжкий до тошноты запах духов.

Все снято очень вдумчиво, спокойно, с погружением, с вниманием к людям. Что-то фолкнеровское даже.

Остался последний эпизод; надеюсь, что в конце, как часто бывает, не испортят и не опошлят, а дадут достойную развязку...

***

После долгого перерыва пересмотрели с дочкой "Lo Sceicco Bianco", 1952, Fellini. Смотрели по-итальянски без субтитров; после испанского почти все понятно, только говорят уж очень быстро. Надо сказать, вполне свежо смотрится фильм. 

Человеческих лиц нет, одни комедийные рожи и шаржи (предельно яркие и характерные); но никакого сарказма, ни капли злости или мизантропии. Примечательно, что при всем своем кредо карикатуриста, Фелллини совершенно не теряет человеколюбия. 

Это ведь редко встречающаяся формула человечности: иллюзий у человека нет, взгляд очень трезвый, но в равнодушие, злобу или цинизм это не вырождается.

Циники обычно любят себя подавать как трезвых реалистов, без розовых иллюзий. Я всегда спорю: цинизм - это самое фантастическое и сюрреалистическое мировоззрение, хуже самого розового романтизма.

Феллини - как раз хороший пример, как работает трезвый, без иллюзий взгляд на людей. Ему вовсе не обязательно впадать в злое разоблачительство ("выводить на чистую воду", "срывать все и всяческие маски"), опускаться до циничного отрицания этических ценностей. Это как раз все липовый, фейковый реализм.

Наоборот: по-настоящему трезвый взгляд, как никакой другой, научается ценить эмпатию, потому что понимает, что дальше отступать некуда. Мы стоим на самом краешке. Если сдать эту позицию, то дальше начинается хорошо темперированный ад.

Так что трезвый взгляд вполне способен оставаться человечным и полным веселой любви. Что он непременно должен быть холодным, злым и разоблачительным, - это какая-то неудачная выдумка.




***

Посмотрели с дочкой пародийный хоррор 1927 года "The Cat and The Canary" (youtube). Фильм мусорный совершенно, но снят гениально. Т.е. в нем страшное - до смешного нестрашно, а смешное - страшно несмешно. Запутался режиссер в жанровых намерениях. Но поставил и снял очень красиво.

Это великий режиссер Поль Лени, у любителей измов зовущийся "экспрессионистом" (почему все измы такие идиотские?),сделавший в Голливуде супер-шедевр "Человек, который смеется" по Гюго (1928), а еще много всяких, простигосподи, "немецких экспрессионистских" фильмов. Хороших, - судя по тому, что я видел. 

А "Кота и канарейку" не смотрите. Хотя там каждый кадр - чудо кино-красоты.



Фото с IMDB

Краткая справка для любознательных: Фридрих Рюккерт жил в первой половине XIX века, был профессором восточных языков (знал 30 языков), был превосходным и очень плодовитым поэтом и переводчиком, много писал стихов в «восточном стиле», и по популярности у композиторов уступал только Гете, Гейне и Рильке. На стихи Рюккерта писали, начиная с Шуберта. Малер, например, создал два самых красивых своих цикла для голоса и оркестра: «Песни об умерших детях» (у Рюккерта умерло от скарлатины двое детей, и он написал об этом книгу из 428 стихотворений с тем же названием Kindertotenlieder) и «Песни на стихи Рюккерта» (Rückert Lieder).

Одна из Rückert Lieder стала, по-моему, самой красивой за всю историю жанра Lied. Она тоже «восточная», про бегство от мира. Ее любят певцы и дирижеры, заканчивающие карьеру или предчувствующие близкую смерть. Я не заканчиваю карьеру, не бегу от мира и не собираюсь умирать, но тоже очень люблю ее переслушивать. Вот, наконец, попытался перевести ее текст настолько близко к оригиналу, насколько мог (включая метр и ритм).

Я навсегда для мира потерян.
Сколько я времени в нем сгубил!
Он обо мне забыл, я уверен:
Мертвым меня давно объявил.

Мне все равно, что кто-то и где-то
Меня не числит в списках живых.
Что я могу возразить на это?
Я ведь и правда умер для них.

Нет меня в мире безумном, злобном;
Покой я нашел вдали от людей.
Живу я один - в моем небе огромном.
В любви моей. И в песне моей.


Ich bin der Welt abhanden gekommen,
Mit der ich sonst viele Zeit verdorben;
Sie hat so lange nichts von mir vernommen,
Sie mag wohl glauben, ich sei gestorben!

Es ist mir auch gar nichts daran gelegen,
Ob sie mich für gestorben hält,
Ich kann auch gar nichts sagen dagegen,
Denn wirklich bin ich gestorben der Welt.

Ich bin gestorben dem Weltgetümmel!
Und ruh' in einem stillen Gebiet!
Ich leb' allein in meinem Himmel,
In meinem Lieben, in meinem Lied!

Ссылки на самые сильные записи (певица или певец и дирижер): Кожена и Аббадо. Фон Оттер и Гардинер. Фишер-Дискау и Бём. Ферье и Вальтер, Шварцкопф и Вальтер. Людвиг и Клемперер. Ну и есть еще много других хороших: люди обычно выкладываются полностью, исполняя эту вещь.

А вот еще немецкие стихи про уходящий день, и тоже в угасающем золотом закатном свете, как на картинах Каспара Давида-Фридриха. Текст анонимного автора. Возможно, некоего Peter Rosegger (1843 - 1918), но это не подтверждено. Что подтверждено – так это написание на этот текст одного из самых-самых красивых произведений музыки ХХ века в жанре Lied (полный цикл в других исполнениях: 1, 2). 

Der Tag ist vergangen,
Die Nacht ist schon hier;
     Gute Nacht, o Maria,
     Bleib ewig bei mir. 

Der Tag ist vergangen,
Die Nacht kommt herzu;
     Gib auch den Verstorbnen
     Die ewige Ruh.

Мой скородельный перевод:

Вот день угасает,
Вот сумрак ночной...
     Доброй ночи, Мария!
     Будь вечно со мной.

Вот день умирает,
Вот холод ночной...
     А тем, кто не с нами,
     Дай вечный покой.

Мы все помним, что талант – это вес, которым военачальники нагружали античных солдат. Вес, который может нести в походе на плечах взрослый здоровый мужчина. Примерно 23-26 килограммов. Вес достаточно тяжелый для похода, но выносимый. 

Примерно о том же говорит традиционная религиозная мысль, принципиально важная для верующих, о том, что Бог, Аллах, Иисус, "природа", "жизнь", you name it, никогда не нагружают человека свыше того, что он способен вынести. Как бы тебе ни было тяжело, терпи, ибо это и есть твоя мера выносимости. Бог тебя знает, он тебе лишнего камня в рюкзак не положит. 

В старинной немецкой религиозной поэзии (а скорее всего, и раньше, просто я не знаю об этом) тема предела выносимости обыграна в очень красивом стихотворении полузабытого поэта Franz Joachim Burmeister (1662) "Es ist genug". 

Ключевая, многократно повторяемая фраза "Es ist genug!" используется в двух смыслах: и как жалоба на невыносимость жизненной ноши "С меня довольно!", и как, наоборот, признание ее выносимости: "для меня – достаточно", "как раз по мне", I'm fine. Человек выкрикивает свой протест, но фраза его на лету разворачивается, превращается в свою противоположность и мягко опускается на человека утешительным облаком. Образцовый диалог человека с всевышним (как в стихотворении Вяч. Иванова "Отзывы").

По-русски это передается либо неточно, либо грубо: "С меня хватит!". А в английском есть 100% точный аналог и по смыслу, и по интонации, и по ритму: "This is enough!". Этой фразой идеально передается и крик потерявшего терпение человека, и смиренное, почти счастливое приятие возложенной ноши: я доволен, груз – как раз по мне. 

Бах написал на эту тему один из самых знаменитых своих хоралов (время в ролике - 13:05), который показывает процесс превращения "крика души" в формулу смирения. Одни и те же слова в начале звучат крайне напряженно, а в конце предельно умиротворенно. Бах взял только последнюю, пятую строфу стихотворения. Вот эту:

Es ist genug,
       Herr! wenn es dir gefällt,
So spanne mich doch aus.
Mein Jesus kömmt!
          nun gute Nacht, o Welt,
Ich fahr' in's Himmelshaus,
Ich fahre sicher hin mit Frieden,
Mein feuchter Jammer bleibt darnieden.
Es ist genug.

Оцените красоту стихосложения, переменный размер... Полностью оригинал стихотворения – здесь

Ниже - подстрочный скородельный перевод всех пяти строф (на тщательный нет времени):

Read more... )
OSZAR »